Школа(из старого)

              Учился я, и закончил обыкновенную, без всяких умственных направленностей и специализаций среднюю школу  № 25. Всё было как у всех, в первый класс с колокольчиком в руке, за руку со старшеклассником, а из десятого с сигаретами и водкой. Учиться я не любил. Химию с информатикой просто ненавидел, к другим предметам относился более, менее лояльно. Нравилась география и ботаника. Физкультуру обожал. Английский учил, потому что до смерти боялся нашу англичанку Вьюгову, немку по национальности и фашистку с неуравновешенной психикой по жизни, метавшей линейки и указки в наши физиономии по малейшему поводу. Это была месть партизанки в оккупации детям завоевателей. Каждый раз, после сорокапятиминутных ужасов, я благодарил бога за то, что остался жив и невредим. Химичек было две, обе невзрачные и осознающие что их знания в алхимии никому на хрен не нужны, Парацельсов с нас не получится, этим тяготились и вели свои уроки кое- как. Во время них мы свободно перемещались по классу, трепались и занимались чем угодно. После контрольных я, и ещё несколько нерадивых, оставались убираться в классе за трояк в журнале. На выпускном экзамене с удивлением узнал, что феррум это железо, экзамен завалил к едрене-фене, присутствующая комиссия лежала в шоке, но, пожалели неуча, заставив дрючить в придачу к классу ещё и лаборантскую. С информатикой было ещё проще. В стране начали появляться первые ЭВМы, каждая размером с дачный домик, и умники из министерства образования решили обучать детей работать на компьютере без компьютера. Один раз правда, свозили наш класс в местную типографию, поглазеть на это чудо техники, я не поехал, чуя что ЭВМ я не полюблю. Так и вышло. Вместо нормального обучения рисовали в тетрадках черточки с алгоритмами и всякую другую дребедень.  Я с первых уроков сразу стал доводить до истерики информатичку Ирину Эдвардовну, недавнюю студентку, занявшуюся неблагодарным делом обучения того, чего сама толком не знала и пыталась объяснить на пальцах. Но она и я были молоды, и мы быстро нашли взаимный компромисс. Я садился за заднюю парту около окна, открывал его и смотрел на всё происходящее в классе сквозь прозрачную стену. Это было моё шоу за стеклом в котром я играл роль зрителя. Так и проходил мой урок созерцанием улицы и застекольного кабинета. Я не шумел, никого не дергал,только пялился по сторонам, в общем, вёл себя тихо, Эдвардовна тоже исполняла свою часть контракта, ставив  заслуженные мною за примерное поведение тройбаны. Всем сразу стало хорошо, ещё одна проблема на пути к аттестату была устранена. Литература и русский язык. Суффиксы и приставки для меня были тёмным лесом, правил я не знал, но читал очень много, спасала зрительная память слов, потому писал правильно, но со знаками препинания был недружен, как впрочем и сейчас, что вполне заметно по моей писанине. Классиков не переваривал, за годы обучения ни одного ни прочел. После Жюль Верна и Конан Дойля, Гоголь и Чехов ассоциировались как селёдка после торта, не воспринимались ни так, ни сяк. Но и здесь у меня был выход в лице отличницы Машки Ковыленко. За три минуты до начала урока литературы, она вкратце пересказывала как там Раскольников пизданул барыжку-бабушку, а Герасим завалил бедную Му-му, дальше я включал богатое воображение, в итоге получалась четвёрка. Стихи любил, но часто перемешивал с похабщиной, наподобие: -В темнице той царевна дрыщет…, отчего оригинал частенько забывал. На экзамене вытащил билет: повесть о настоящем человеке, читанную мной раза четыре. Быстренько расписал всё это на трёх листах, пошел отвечать первым, литераторша охуела, поставила пятерку, но, подумав исправила на четыре, сказала, мол в гороно не поймут, нестыковка получается. Алгебру и геометрию тащил не шатко, не валко, до седьмого, при строгой Еве Михайловне знал, но после, когда математичкой стала наша классная, Безина Зинаида Ивановна, забил, изучая её стоя по разным углам, вместе с Саней Васоленко. Это был такой классухин прикол, она считала это воспитание своим ноу-хау.  Мол знания в мозги лучше через пятки лезут. Женщина старых понятий и правил, она с удовольствием бы напихала нам под ноги гороха и поставила бы на колени, но советская школа садизм не приветствовала, потому Зинаида довольствовалась и этим, изредка разбавляя наш  стояк и свои подпорченные нервы всякими подлыми записями в дневник. В десятом нам это порядком надоело, мы стали дебоширить, часто подключая в наш замес Бейко Оксанку, с углов нас перебазировали за дверь, где мы и развлекались с Саней, зажимая Ксюху уже по другим, более  темным местам. Физика запомнилась физичкой. Женщина лет сорока пяти, по-всему видно удачно вышедшая замуж, меняла каждый день наряды и прически, на зависть всем моим одноклассницам, но однажды переборщила, надев яркое, полосатое платье, и тут же схлопотала кличку Матрас, от этих маленьких пакостниц из нового поколения. Была и среди нас, одна модница, Элла Бахтаярова, концепцуально летающая между экстравагантностью и шизофренией, гуляла летом в сапогах и в шубе, отличалась особой стервозностью, за что и получила надпись ЭЛЛА-ЗАСРАНКА огромными буквами по верху девятиэтажки. Неоднократно рискуя, пыталась исправить дефект фасада своего дома, но высоты боялась даже после забористого косяка, а летать не умела, надпись висит и веселит до сих пор. Астрономия пришла в девятом классе, я настроился на звезды и галактики, но весь пыл улетел на хрен в черную дыру, как только выяснилось что парсеки эта та же математика, только космическая.  Желанной отдушиной была физкультура. Физруков было двое, Леонидыч и Колобок, мужики в общем не плохие, к работе относились творчески, загоняя девок на разные сексуальные упражнения и тренажёры, но без фанатизма, ныне называющегося педофилией. Руки не распускали, тихонько с урока срывались в свой закуток, остальное происходящее было нашими ехидными предположениями. Не могу не вспомнить ботаничку Галину Тимофеевну, искренне любившая свой предмет и детей, молодого географа Виктора, педагогов, сумевших так захватить и очаровать своими предметами, что даже самые отъявленные негодяи из нас, сидели разинув рты, и учились на хорошо и отлично. Остается вспомнить заучей и директора, тут всё как положено. Одна, тёмная, злая еврейка с кличкой Ворона, знавшая о ней, постоянно была в поиске, кого бы нахлобучить, и довольно успешно добивалась своего. Народ платил ей своей тихой ненавистью, плевал ей в след, и громко каркал в спину, что было довольно опасно, У Вороны был хороший слух. Другая, Любовь Ивановна, полностью оправдывала своё имя, была кроткой и доброй. Раиса Яковлевна, директор, была непохожа ни на кого, оставила после себя много доброго и не очень много плохого. Как говорится на вкус и цвет…. А ещё были мои одноклассники, но об этом, совсем другая история4